Жизнь и быт в Сирии. Фоторепортаж
Обеими руками я держался за толстые стальные прутья холодной московской клетки, насколько возможно протиснув меж ними лицо, и тоскливо смотрел в сторону разгорячённой гражданской войной Сирии. Неспокойная сегодня арабская эта страна манила теперь больше прежнего, как яркое пламя свечи гипнотизирует глупого мотылька, обещая спалить его крылья, но подарить те немногие яркие картинки, которые я так и не научился искать в столичных буднях нашего города.
Неведомый надзиратель чувствовал нарастающее моё стремление вырваться и накидывал возникающими ниоткуда рабочими проблемами всё новые и новые оковы, которые должны были удержать здесь. Внутри меня развернулось сопротивление ответственности и легкомыслия; оба чувства были достаточно сильными, оба издавна сидели в основе моей личности, не давая ей спокойно и умиротворённо жить. Возможно, первое одержало бы верх над другим, но грядущая серия затяжных майских праздников, когда деловая сфера Москвы всё равно беспробудно спит, позволила мне таки сговориться со своей совестью. Я решился.
Информации было крайне мало. Мне удавалось найти лишь немногие видеоролики, где боевики отрезали пойманным ими бойцам сирийской армии головы. Один человек, откликнувшийся на мои запросы в сети, порекомендовал мне связаться с российской журналисткой, которая уже несколько лет живёт и работает в Сирии, а в октябре 2012 года была похищена радикальными боевиками, и провела в их плену пять месяцев, после чего сумела бежать. Её история прогремела тогда на весь мир, я хорошо помню новостные заголовки тех дней. Теперь мне представилось пообщаться с ней лично. Анхар Кочнева.
Наша переписка длилась больше месяца. Анхар обещала принять меня в Сирии, попросив взамен как можно больше российского майонеза.
В посольстве мне пришлось сочинять какую-то бредовую историю о том, что я дизайнер, заказчики которого сходят с ума по сирийской мебели, и требуют во что бы то ни стало привезти им три дивана, два шкафа и комод из Дамаска на своём горбу. Похлопав глазами, приёмщик документов разве что не покрутил пальцем у виска, вернул мне паспорт, и загадочно пообещал, что со мной в ближайшие дни свяжутся. Пришлось на свой страх и риск брать билеты, и лететь с надеждой получить штамп в паспорт прямо в аэропорте сирийской столицы.
Расчёт удался. Уже в Сирии сотрудники паспортного контроля связались по выданному мне Анхар телефону её подруги, которая пообещала присматривать за мной и не пускать под пули. За двадцать баксов мне пизданули печать и раскрыли дверь в город.
В других странах таксисты по пути из аэропорта обычно показывают наиболее знаменитые достопримечательности их города, предлагая туристу скорее достать свою мыльницу, чтобы тот нахуярил бесполезные копии существующих огромными тиражами открыток. В Дамаске так делать не принято. Здесь показывают руины разъебашенных авиацией и танками кварталов. А снимать строжайше запрещают, чтобы на очередном блокпосте не свернули всю эту псевдожурналистскую деятельность вместе с водителем и его машиной.
Блокпостов в Сирии больше, чем пешеходных переходов. И ни один нельзя фотографировать. В Сирии вообще нельзя фотографировать. Ничего. Как только наводишь хоть куда-нибудь объектив, сразу подскакивают люди с автоматами, которым нужно дать вразумительные объяснения, кто я, зачем снимаю, и нахуя вообще приехал в Сирию.
И всё это на арабском языке. Часто принуждают стирать снимки. Думаю, что за две недели прибывания здесь, не будь со мной рядом Анхар, мне бы не удалось сделать и пятидесяти кадров. Скорее загребли бы однажды в уютные кабинеты комитета государственной безопасности, где в лучшем случае продержали бы до следующего рейса Дамаск—Москва. А учитывая мой не слишком спокойный нрав, вероятно, и вовсе оставили бы в клетке до полного окончания войны.
Типичный блокпост.
Анхар отмазывала меня по несколько раз на день, убеждая всех своей ксивой «сахафи русия» («российский журналист» по-арабски), что я не замышляю никакой теракт, а просто собираю картинки о Сирии. И каждый раз ворчала:
— Я тебе говорила не снимать! Ты хочешь меня без работы оставить?! Ты видишь, что я всегда прячу камеру в сумку?
Чего ты носишь свою в руке? Убери её, не дразни этих идиотов!
— Анхарчик, ну, не пизди, пожалуйста, я привык везде носить камеру в руках, мне её доставать каждый раз очень долго, я не могу так,— мямлил я в ответ.
— Здесь так нельзя!— не унималась она,— Ты же видишь, как они реагируют!
За весь период своего пребывания в этой стране я не встретил ни одного туриста. Их там просто нет. Вообще. Не удивительно, что, завидев мою фотопушку, пипл так сходил с ума.
В первый же день мы отправились по приглашению на какой-то вечер поэтов и писателей в один из Дамасских ресторанов. Случается и такое в военное время, люди хотят жить нормальной жизнью.
Какой-то известный иранский поэт.
Ни одной строчки из зачитываемых стихов я, конечно, не понял, но ебало делал очень умное и одухотворённое, тем более, что многие с интересом поглядывали в мою сторону: что это за пизданутый малый в Сирию приехал. Каждый раз почтительно аплодируя, я украдкой рассматривал курящих женщин в платках. Никогда ранее не видел мусульманок с сигаретами в зубах. Очень мне это нравилось, не знаю, почему.
Анхар стала звездой вечера! Ведущая то и дело обращала на неё внимание, а люди часто подходили, чтобы чуть-чуть поболтать, сфоткаться вместе и обменяться контактами. Ещё бы! Провести пять месяцев в плену косматых боевиков, выжить и суметь съебаться — это вам не стихи под луной строчить!
Поселился я у Анхар дома. Отели переполнены, потому что Дамаск относительно спокойный город, куда съехались сирийцы, дома которых разрушены или заняты боевиками.
Тем не менее, в километре-двух от нас постоянно происходило какое-то жёсткое ебашилово, но как я ни просил Анхар сводить меня туда позырить, она не соглашалась, объясняя мне, что нам туда даже с её ксивой не проникнуть: всё отгорожено блокпостами, и присутствие посторонних там возможно лишь с невъебенными разрешениями высших руководящих чинов.
На раздающиеся невдалеке удары миномётов, пулемётную стрельбу и пролетающие где-то над головой МИГи здесь давно уже никто не обращает внимание. Обыденные будни Дамаска, подумаешь! Люди живут своей жизнью, стоят в очередях за хлебом, ходят в кафешки, курят кальяны. Дети играют в салки и мяч, мужики ремонтируют свои машины, и если бы не регулярный звуковой бэкграунд, напоминающий, где я нахожусь, можно было бы подумать, что никакой войны здесь и вовсе нет.
Днём в домах надолго отключают электричество. Множество станций разрушены, Сирии приходится экономить, вынуждая людей использовать в обиходе газовые горелки и светодиодные лампы на собственном аккумуляторе. Запасливый пипл держит в своих квартирах батареи, позволяющие освещать квартиру и смотреть телевизор в периоды отсутствия тока в распределительных щитках.
Утро следующего дня началось с пришедшего Анхар в специальной смс-рассылке сообщения о произошедшем только что теракте во дворе одной из школ Дамаска. Погибло четырнадцать детей, множество других получили ранения. Спешно собравшись, мы помчались на место трагедии.
С её карточкой «сахафи русия» нам позволили попасть на территорию школы и снять фото и видеоматериалы. Два миномётных снаряда с трёхминутной разбежкой приземлились на баскетбольную площадку, где играли дети.
От взрывов повылетали стёкла окон здания и припаркованных рядом автомобилей. Детей спешно эвакуировали, в классах остались брошенные рюкзаки и тетради, в холле валялась детская обувь, всюду была кровь. На полу рыдала мать одного из убитых детей.
Учительская.
Преподаватели школы показали нам убранный в прозрачный пакет мозг одного из детей, которому осколками раскроило череп. Жуткое зрелище.
Но ещё более леденящие кровь фотографии мне предстояло сделать часом позже, когда мы приехали в госпиталь, где нас проводили в морг.
Число раненых детей в госпитале вкупе с пострадавшими от других терактов людьми значительно превышало имеющееся в больнице количество коек, отчего многие были уложены в кровать по двое или вовсе на пол. Толпы родственников, проносящиеся взад-вперёд по коридорам коляски, репортёры местных и зарубежных каналов создавали такой хаос в больнице, что остаётся только диву даваться, как в этих условиях продолжали выполнять своё дело медики!
Главный врач много лет назад учился в СССР, хорошо говорил по-русски, и, пообщавшись с нами в своём кабинете, дал разрешение на посещение палат с пострадавшими и расположенного тут же в подвале госпиталя морга, где находились те, кому повезло меньше остальных.
Родители ждут допуска к опознанию своих погибших детей.
Анхар говорит, что у неё железные нервы, и она, будучи опытным журналистом, умеет «отключаться» в местах трагедий, чётко и грамотно выполняя свою работу.
В тот же день в другом городе Хомсе, называемом столицей сирийской революции, произошли два других теракта, унесших жизни тридцати шести человек и нанёсших ранения ещё сотне. Но остальные продолжают жить. Здесь, в этих реалиях. У них просто нет выбора.
В большинстве районов Дамаска идёт спокойная жизнь, волнения сосредоточены в основном в его пригороде. Открыты многочисленные рынки и магазины, доступны мечети, на улицах и площадях гуляет множество людей.
Внутренний двор главной мечети города.
В широкой продаже кислотных цветов соленья.
Кажется, что уличная преступность в городе почти отсутствует. Ночью можно свободно гулять даже по самым пустынным улицам, гораздо безопаснее, чем в том же Рио-де-Жанейро, например.
На междугороднем автобусе мы отправились в расположенную на побережье Средиземного моря Латакию.
На вокзале стоят немалое число подвергавшихся обстрелу автобусов. Не все доезжают в пункт назначения.
Море в Латакии.
Гуманитарная помощь поступает в Сирию из других стран на огромных сухогрузах.
Наши расчёт посетить в Латакии переоборудованный под лагерь беженцев футбольный стадион не увенчался успехом, и пришлось уже в ночь ехать в Хомскую область, где знакомые партийные друзья Анхар обещали нам ночлег в Долине Христиан.
Там на следующий день мы отправились в какой-то Дом Культуры, куда для общения с представителями различных ведомств приехали министр туризма и губернатор самой большой в Сирии хомской области. Не шибко врубаясь в арабский, мне было крайне трудно разобраться, что и где происходит, кто все эти люди вокруг, и я просто таскался вслед за Анхар со своей фотопушкой, подстреливая на ходу интересные мне движущиеся цели.
Слева министр, справа губернатор. Второй, мне показалось, похож на кашалота.
Министр пошутил, что раз люди поднимают в это неспокойное военное время вопросы возвращения в страну туризма, значит всё не так, уж, плохо.
Кажется, что Анхар на короткой ноге со всей политической верхушкой страны. Губернатор обещал ей помочь в выдаче разрешений, позволяющих беспрепятственно посещать интересующие её, как журналиста, плейсы Сирии.
Директор Дома Культуры, в котором проводилось собрание, потеряла на войне сына.
Так и не понял, какому оружию принадлежат эти огромные гильзы, в которые запросто можно засунуть ногу по самые яйца.
Почти всё вооружение Сирии советское.
Мальчишки, пусть без оружия, но духом тоже готовы защищать свою страну.
За две недели пребывания в Сирии, я, разумеется, так и не смог понять, что происходит в ней на самом деле. Чтобы верно разобраться в этом, необходимо оказаться в кулуарах действующей власти. Всякая высказанная кем-либо точка зрения, пусть даже она самая популярная и, на первый взгляд, складная, может оказаться не более, чем той пропагандой, на поддержку которой выделены наибольшие средства.
Праздничный кортеж в поддержку Асада, Дамаск.
Большинство граждан Сирии полагают организатором и непосредственным режиссёром действий организованных групп боевиков Соединённые Штаты Америки. В Сирии разворачивался тот же сценарий, что уже был отработан в Ливии, Египте и Югославии, а теперь наблюдается и в соседней нам Украине. Американцы находят в интересующей их стране существующую, но очень слабую оппозиционную группу, дают ей финансовую и идеологическую поддержку, та крепнет, набирает влияние, и из пассивной формы своего бытия переходит в агрессивное противодействие установленной законной правящей власти.Ответная реакция развязывает им руки, и бросаемые в полицейских камни на площади сменяются миномётами и РПГ. Одна спичка в коробке воспламеняет три соседних, и, вот, страна уже стремительно погружается в войну, когда в городе по проезжей части вместо машин начинают идти танки, а в небе расправляют широкие крылья смертоносные истребители.
Все, с кем я говорил, основными финансистами радикальных групп в Сирии называют Катар и Саудовскую Аравию. Два проамериканских своей политикой государства выделяют на эту войну огромные средства. Говорят, что Катар уже несколько финансово заебался, потому что привык красиво жить, а Саудовская Аравия столь самоотверженна, что готова отдать во имя этой бойни последнее. Свои же средства американцы стараются приберечь на другие далеко идущие цели.
На революцию происходящее в Сирии, и правда, не слишком похоже. Если бы громили здания правительства и правящей партии, можно было бы назвать воинствующих радикалов «оппозиционерами» или «повстанцами», как любят осторожно высказываться ряд западных газет. Но на мой, разумеется, далёкий от политики и крайне мало осведомлённый взгляд, правильные революционеры не должны ебашить маленьких детей в школе. Клара Цеткин точно не стала бы.
Так же борцы за свержение режима заебавшего их правящего президента не должны, казалось бы, отрезать головы захваченным ими солдатам государственной армии. Ну, пизды дали бы, в конце концов, если эмоции через край бьют, но отпиливать ножовкой голову, а потом разговаривать с ней и выкладывать видео такого не слишком двустороннего диалога на «Ютуб» как-то не идейно.
Бандформирования в Сирии насчитывают в своём составе боевиков более, чем из восьмидесяти стран мира. Поступают эти обученные работе с оружием парни через все сирийские границы: со сторон Турции, Ирака, Иордании, Ливана и Израиля. Одну из таких границ — ливанскую — нам удалось посетить благодаря широченному кругу знакомых Анхар.
Слева Сирия, справа Ливан.
Мост, соединяющий два государства.
В довоенное время по этому мосту люди беспрепятственно въезжали из одной страны в другую. Сейчас никакого блокпоста здесь нет, вместо этого с обеих сторон забаррикадированной дороги сидят пограничники.
Примечательно, что бочки и сложенная из камня стена с колючей проволокой установлены на территории Ливана, а не Сирии. Выходит, что не Сирийцы от идущих со стороны соседа боевиков отгородились, а ливанцы — вероятно, от возможных беженцев из охваченной гражданской войной страны. Или другая тому причина, не знаю.
На заднем плане сирийский пограничник на своём посту, впереди — сопровождающая нас Toyota с бойцами и мэром этого небольшого городка у границы двух стран.
Граница с Ливаном охраняется парнями с доморощенными, честно сказать, танками, дизели которых дымят как паровоз.
Впервые в жизни я вживую увидел танк в движении. До этого только в музеях наблюдал эти агрегаты, с которых смотрители бережно вытирали пыль. Здесь же всё по-настоящему.
Миномёт, направленный в сторону Ливана, откуда пытаются войти в страну иностранные наёмники.
Сегодня, когда сирийское правительство поддержал наш Путипут, американскому НАТО пришлось закусить губу, а радикальные боевики засобирались домой, продолжая уже значительно реже постреливать в сторону солдат армии и мирного пипла.В этой связи большинство граждан Сирии, узнав, что я русский, дружественно хлопали меня по плечу и искренне улыбались. А один случайный прохожий, услышав, как я называл кому-то из местных свою страну, сложил из ладоней крышу над своей головой, и, почтительно обозвав эту конструкцию «Русией», пошёл дальше. Те немногие сирийцы, с которыми мне удавалось поговорить на русском языке, единогласно утверждали, что если бы не политическая поддержка нашей страны, накрыла бы их всех тотальная пизда.
Не знаю, насколько ниже был рейтинг действующего ныне сирийского президента Башара Асада до начала военных беспорядков в этой стране, но сегодня существующий культ этого кекса, кажется, не уступает Ленину в советские годы. Портреты его везде! Невозможно сделать панорамный кадр на улице, чтобы в него хоть бы краем не попал портрет Асада.Никто, впрочем, Асадом его не зовёт — для всех жителей этой арабской страны он любимчик Башар. Я теперь его фейс при необходимости ночью по памяти нарисую, в Сирии он повсюду: на стенах зданий, в залах кафе и ресторанов, на балконах жилых квартир, задних стёклах автомобилей, детских футболках, во всех офисах и кабинетах и вообще везде, где хоть как-то можно присобачить его изображение. Не повесить у себя портрет Асада, кажется, большое западло, за которое, может, даже спрос остальных будет: «А хули у тебя Башара нигде нет? Ты чё, не любишь его?!». В общем, после пророка Мухаммеда по своему рейтингу Башар второй чувак в Сирии.
Одна из партий не стала выдвигать своего кандидата на выборах и предпочла поддержать Асада, организовав небольшую вечеринку в разбитых на улице палатках.
Бывший боевик, два года назад пересмотревший свои взгляды и покинувший бандформирование, перешёл на сторону Асада, и получил хорошую должность в полиции Сирии.
На этом фоне крайне умилительной смотрится попытка властей продемонстрировать миру господствующую здесь настоящую демократию: в наступающей предвыборной кампании к борьбе за пост президента, который будет разыгрываться в июне этого года, были допущены аж двадцать четыре кандидата! Через сутки после подачи заявлений шесть чуваков свои забрали, оставив Асаду соперничать уже с восемнадцатью, но не успел тот обосраться от такого числа конкурентов, как спустя ещё один день от восемнадцати осталось одиннадцать.
Дальше я перестал следить за этой феерической тенденцией. Анхар объясняла мне, что баллотируется пипл для понта. Один владелец небольшой кафешки в Дамаске, пригласив нас покурить кальян, так и преподносил себя: как двоюродного брата чувака, собирающегося баллотироваться в президенты. Не хуй, мол, собачий на диване с вами сидит, будьте так любезны.
Ресторанчик в Сирии.
Искренне любят в Сирии Башара Асада или нет — не знаю. На похоронах Ким Чен Ира тоже все ебалами об асфальт бились в истерике, однако насколько там возможно позволить себе другое поведение, трудно представить. Тем более, что Сирия всё-таки страна арабская, а я с подозрением отношусь к единству мнения у муслимов: быть выскочкой в своём индивидуальном воззрении там очень невыгодно и зачастую опасно. Заклюют. Внешне кажется, что тащатся от Асада девяносто восемь процентов граждан.
Подпив национального пятидесятиградусного арака, арабы развязавшимся языком признавались мне, что население на самом деле делится в своей любви и антипатии к сирийскому лидеру в соотношении фифти-фифти. А уже в обратном самолёте один русскоговорящий араб, настороженно поводя жалом вокруг себя, шепнул мне, что искренни в своём светлом чувстве к действующему президенту лишь пять процентов. Но это он запиздился, мне кажется.
Этот же кекс высказал мне другое, круто противоположное объяснение терактов в Сирийских городах. Якобы их организатором является никто иной, как... сам Асад! Для того, чтобы представлять политических ополченцев народу в ещё более агрессивном поведении, и однозначно отвернуть от них мирный пипл, а заодно и поднакрутить свой рейтинг в качестве борца с радикальным злом. Несмотря на видимое малое число сторонников такой версии, я бы оставил ей право жить.
Такой ход, по мнению ряда экспертов, использовался, например, на том же Майдане, когда оппозиционные лидеры отдавали приказ снайперам стрелять своих же малозначимых приверженцев, чтобы разжигать среди остальных ещё большую ненависть к действующей армии и бойцам подразделения «Беркут».
Место теракта в Хомсе, которое мне предстоит посетить на следующий день.
И третьим объяснением настоящей подноготной гражданской войны называют борьбу отдельных религиозных групп, на которые делится исламский мир. Якобы одни трактуют Коран так, а другие эдак, и на почве таких оскорбительных друг для друга расхождений ебашатся.
Мусульмане, как мне объяснили в Сирии, основной своей частью состоят из суннитов, шиитов и алавитов. Первые и наиболее многочисленные круто повёрнуты на исламе, соблюдают все посты, молятся на ковре по несколько раз в день, оборачивают своих тёток в паранджу и всё такое. Самые ярые и воинственные из них подаются в ваххабиты, как наиболее агрессивную и радикальную форму мусульманской веры. Как раз они любят вести религиозные диспуты с отрезанными головами своих собеседников.
Шииты, кажется, попроще, и мог хлопнуть арака, пока никто не видит. А алавиты творят всё, что нравится, кроме совсем, уж, недозволительных штуковин. Тётки у них курят сигареты, сексуально и очень призывно красятся и носят высоченные шпильки, а мужики могут нахуяриться в баре в хлам и танцевать рок-н-ролл на стойке. Пока пизды кто-нибудь не даст.
И, вот, одной из причин войны в Сирии называют борьбу одних течений ислама с другими. Ну, и параллельно с этим, разумеется, кто-то ещё бабки на всей этой движухе делает. Куда ж без этого.
Где правда, судить не возьмусь.
Ранним утром приехали в Хомс.
Анхар: «Миша, не снимай их! Миша, хватит!».
Сразу засели в холле отеля «Сафир». Туда все журналюги прутся, потому что там мелькает важный и осведомлённый пипл, который может дать своевременную инфу, если где-то случился трэш. Тогда они толпой пиздошат на место кипиша ебашить репортажи. Пока же их никто никуда не позвал, корреспонденты сидят в своих ноутах на бесплатном вайфае и пьют кофе с круассанами. Такая, сука, жизнь у них сложная — можно целый день в «Сафире» просидеть и нихуя не увидеть. А потом ррраз!
Репортёры любят, когда пиздец где-нибудь наступает. Если пиздец нигде не наступает, репортёрам нехуй есть.
Пока сахафи строчили друг другу лайки в «Фейсбуке», я украдкой стрелял военных в «Сафире» из своей фотопушки. Стрелять военных стрёмно. В лучшем случае, будучи обнаруженным, получишь пиздюлей от Анхар. В худшем — шмальнут в ответ из «Узи».
Из-за этого хорошие своим сюжетом снимки часто получаются смазанными.
Очень колоритный вояка, минут тридцать охотился за ним.
У дверей «Сафира» часто паркуются дорогие иномарки со скрытыми номерами.
Блокпост на подъезде к отелю.
С помощью специального зеркала охранники отеля проверяют днище каждого въезжающего автомобиля.
Через два часа мне удалось уговорить Анхар пойти гулять по улицам. Хомс — один из наиболее пострадавших от войны городов, где многие районы до сих пор держат боевики, а те, что уже отбила сирийская армия, находятся теперь в плачевном, но интересном для объектива моей камеры, состоянии.
Во многих полуразрушенных домах продолжают жить люди.
Как это ни странно, снимать в Хомсе проще, чем в Дамаске. Хотя тоже очень часто приходится объясняться с военными и даже гражданскими. Гулять без сопровождения Анхар крайне сложно: несколько раз, когда я оставлял её в кафе с ноутом и шёл бродить по улицам в одиночестве, меня окружали и хватали за руки люди с оружием, от которых невозможно было отделаться.
На одной из улиц остановила крайне недобро настроенная группа из восьми-десяти человек, и повели под руку к арабу, жившему неподалёку и владеющему русским языком.
— Ты из России?
— Да, я турист.
— Турист?!!— кажется, лучше было сказать, что я больной на голову взрослый ребёнок, которого мама потеряла в магазине.
— Да. Я здесь с группой журналистов, они в кафе сейчас сидят.
— Хм... А зачем ты здесь ходишь?
— Я снимаю улицы и людей. Мне интересна ваша страна.
— Но... У нас здесь война!
— Да, я слышал.
Было видно, что мужика я немало озадачил.
— А... ты знаешь, что вон за теми бочками, в сторону которых ты шёл, начинается территория боевиков? Никто из нас не ходит туда.
— Нет, я не знал, конечно. Спасибо. Можно твои парни вернут мне мой паспорт, и я пойду в другую сторону?
— Дайте-ка мне его паспорт,— обращается он к своим по-арабски. Те послушно предают мою бордовую книжицу с двуглавым орлом на обложке.
— Слушай, я обычный, нормальный парень, приехал в вашу страну без злого умысла. Я не враг и не затеваю ничего дурного.
— Ну, русский не может быть нам врагом!— оживается мужик, и протягивает мне паспорт, который я спешно убираю в задний карман джинсов.
— Спасибо. А откуда так хорошо знаешь русский?
— Да, я работал с вашими раньше. Но за последние семь лет только с тобой, вот, первый раз на русском поговорил.
— Ну, ты отлично владеешь языком! Ладно, могу я идти что ли?
— Конечно! Только ты это... Не фотографируй здесь лучше, ладно? Люди этого боятся, время неспокойное у нас, сам понимаешь.
— Без проблем. Больше не сделаю ни одного кадра,— улыбаюсь я.
Понимая, что безбожно вру, тучный араб смеётся и похлопывает меня по плечу:
— Приезжай ещё, когда поутихнет здесь всё. Русских мы любим.
Другой раз меня и вовсе тормознул полицейский за то, что я фотографировал трактор.
Отловив первого встречного таксиста, он повёз меня к другому постовому, настолько плохо говорящему по-английски (но хоть как-то!), что мне пришлось потратить на объяснения с ним сорок минут прежде, чем тот отпустил меня. До последнего не хотел я звонить Анхар, чтобы лишний раз не нервировать её. И, кажется, справился.
Каждый кадр доставался мне здесь немалым трудом. Ни в одной стране ещё не было так сложно снимать. Делать это почти всегда приходилось максимально быстро, незаметно для окружающих, часто с руки, не глядя в объектив. Несомненно это сказывалось на качестве картинок, но ценность их оттого лишь многократно возрастала для меня!
Очень умиляло, когда Анхар на блокпостах слышала раздающиеся с заднего сидения нашего такси серийные щелчки затвора моей камеры, но, уже смирившись, обречённо молчала. Я был особенно благодарен ей в эти моменты.
Для невозможности сквозного прострела улиц тротуарную их часть нередко укрепляют высокими стенами, сооружёнными из бочек, кирпичей и мешков с песком.
Иной раз в ход и вовсе идут мусорные контейнеры, сложенные в единую конструкцию баррикад.
А на одной из улиц я вдруг встретил совершенно прекрасную сирийку! Девушка до того понравилась мне, что двумя днями позже я даже ходил разыскивать её, сам не понимая, зачем. Может быть, она говорит по-английски,— думал я,— и захочет оставить мне свой е-мэйл, чтобы позже я отправил ей эти фотографии.
Пока мама разговаривала с соседкой, я украдкой воровал у неё арабскую принцессу. И, кажется, та была не против.
Но девушку эту я, разумеется, больше не встретил. Ибо нехуй.Потом мы пришли к месту трагедии, что случилась здесь тремя днями раньше. Два заминированных автомобиля взорвались на улице города, забрав жизни тридцати шести человек и ранив ещё не менее сотни.
Взрыв лишил квартиру этих двух братьев наружной стены.
За последние три года на улицах Хомса произошло порядка тридцати взрывов заминированных автомобилей. Удары же миномётных снарядов здесь давно никто не считает. Говорят, что их было несколько сотен.
Приземляясь на асфальт, снаряды оставляют такие характерные выбоины.
Кажется, что встречаются они чаще, чем канализационные люки.Происходит это и сегодня. Каждый день здесь для любого сирийца может стать последним.
Информаторы Анхар сообщили ей, что в Хомсе ведутся переговоры с занимавшими уже два года центральный район боевиками на предмет их выхода за черту города. Вооружённые бандиты заебали власть и жителей своими терактами и постоянными перестрелками в оккупированных ими районах, где давно не бывают мирные граждане, но продолжает держать оцепление сирийская армия.
Боевики, в свою очередь, так же устали от бесполезной теперь борьбы, когда Асад контролировал уже значительную часть страны, а вся кампания по дестабилизации Сирии не имела больше никаких реальных перспектив.
Чтобы поскорее очистить Хомс от бандформирований, власти пошли на до сих пор не совсем понятную мне сделку: боевикам гарантировали открыть безопасный для них коридор, посредством которого они могли покинуть город, и уйти на северные пригородные территории.Оттуда две с половиной тысячи головорезов надеялись прорваться к турецкой границе в районы Алеппо, чтобы уйти за пределы Сирии, сохранив свои жизни и свободу. Пока же им предлагалось добровольно покинуть один из главных городов страны, чтобы дать обосноваться вне его территории. Гарантом безопасности их перемещения выступала ООН.
Не понимая, каким образом боевиков, вот, так запросто отпускают из Хомса, когда на за ними числится такое количество человеческих жертв и разрушений, я донимал вопросами Анхар, и та пояснила лишь то, что для страны сейчас важнее всего скорее прекратить войну, нежели преследовать радикальные группы, которые в этой борьбе будут продолжать ебашить мирный и военный люд. По её мнению на пригородных территориях боевиков так же будет значительно проще обезвредить и нейтрализовать, чем делать это в центре Хомса. Если я правильно её понял, конечно.
Результата этих переговоров мы ждали четыре дня. Всё это время нам приходилось оставаться в городе, отменив ряд намеченных поездок по другим районам Сирии. Ждали мы не одни, в «Сафир» понаехало ещё больше сирийских и иностранных репортёров, а автомобили с лейблами «UN» заполонили всю парковку.Несколько раз в холле отеля собирались важные сирийские мужики, и во главе с губернатором обсуждали какие-то детали этой значимой и ключевой для возвращения страны к нормальной жизни акции. Вслед за Хомсом ряд других оккупированных боевиками городов, как то Ракка или Алеппо, должны были избавиться от вооружённых радикалов, и тем самым положить начало концу большой бойни, что унесла жизни уже двухсот тысяч человек.
Один из джипов ООН на парковке «Сафира».
Крышу над головой мы нашли у старинного приятеля Анхар Гассана. Пятидесятитрёхлетний сириец жил за городом в большом собственном доме, который начал строить ещё до войны, но теперь перестал, и вместо этого распродавал оставшуюся мебель, чтобы хоть как-то свести концы с концами.
Гассан говорил по-русски превосходно, а матерился ещё лучше. Этому его научила Одесса, в которой он провёл двадцать два года своей жизни. Там же он познакомился со своей будущей женой, что была на семнадцать лет моложе.В браке она родила ему сына и дочь, которых он теперь отправил учиться в Одессу подальше от войны, где жила их бабушка.
В довоенное время Гассан был успешным бизнесменом, занимавшимся продажей дорогих иномарок, выпускаемых на заводах Саудовской Аравии и Ирака, и переправляемых им на автовозах в салоны Украины и Турции.Сегодня же осуществлять такие перевозки стало невозможным из-за регулярного обстрела сирийских трасс, а другие варианты переправы автомобилей становились значительно более дорогими, и уже не оставляли Гассану никакой прибыли.
Но бизнес стал далеко не самой большой его потерей на этой войне. Неизвестный снайпер застрелил однажды его жену прямо в машине, на которой они вместе возвращались домой. Гассан остался один в огромном недостроенном доме с разбитой в мелкие осколки лобового стекла своей жизнью. Всё вокруг словно остановилось.
В один из дней, когда стало ясно, что выход боевиков из Хомса снова отложен, мы отправились в Тартус на берегу Средиземного моря, чтобы оттуда на катере отправиться на расположенный в нескольких километрах остров Арват. Узкие его улочки с шумной детворой, желающей во что бы то ни стало оказаться в объективе моей камеры, подарили мне несколько колоритных картинок спокойной, не тронутой войной, Сирии.
Некоторые сирийцы способны прыгнуть выше своей головы.
Когда возвращались на маршрутке обратно, заехали было на заправку. Работала лишь одна из четырёх колонок, и каждый прибывший туда водитель желал во что бы то ни стало поскорее залить в свой бак топлива. В итоге вокруг колонки образовалась такая автомобильная каша, что прежде, чем нам удалось пробраться к пистолету, прошло не менее получаса! Я чуть с ума не сошёл от этой арабской неорганизованности.
Все эти тачки ждут своей очереди в совершенно непонятной её структуре.
Топливо у них, кстати, стоит всего сто двадцать сирийских лир (то есть двадцать пять российских рублей) за литр! С хуя ли в нашей, полной нефтяных запасов, Раше он идёт гражданскому пиплу по тридцать пять рублей, известно, наверное, лишь горячо любимому всеми после присоединения Крыма к российской территории Путу.
Боевики в Хомсе никак не могли сговориться с действующей властью. Суки, выходили бы уже!— думал я,— а то вся поездка уходит на их ожидание в этом городе, где я уже знал больше половины улиц! Порт Тартус со «стрелялками», как называла их Анхар, проебали, на стадион с беженцами в Латакии не попали, и всё из-за ежедневных обещаний переговорщиков, что бандиты во-вот пойдут огромной колонной на север.
Нам удалось попасть в оцепленный армией район, где в захваченных зданиях отсиживались в томительном ожидании боевики. Сделать это было крайне сложно, и Анхар, включившей всевозможные свои связи, пришлось потратить не менее трёх часов, чтобы дождаться получения соответствующих разрешений.
На пустых улицах нас встретили лишь несколько военных, чётко и строго обозначивших, где нам позволено находиться, чтобы не оказаться под прицелами снайперов. «Дальше городских часов в ту сторону не заходите, эту улицу не снимайте, танки в объектив не брать, а здесь можете смело фотографировать. Но лучше поскорее валите отсюда, нечего вам здесь делать»,— ворчал по-арабски один из сопровождающих нас солдат.
Улицы расхуярены в хлам! Фасады зданий были покрыты копотью и испещрены зияющими дырами, оставленными снарядами различных калибров, из разбитых окон на гуляющих ветрах колыхались грязные от сажи занавески. Гражданского люда не было ни души, гробовую, стоящую здесь, тишину разрывал лишь двигатель танка, который при нашем появлении сразу остановили и заглушили.Две с половиной тысячи вооружённых, но измождённых от недоедания и усталости боевиков, укрывались совсем поблизости, не более, чем в двухстах метрах от нас, и ждали теперь, когда где-то наверху разрешатся переговоры их лидеров с посреднической ООН, чтобы дать им, наконец, гарантированно и без потерь выйти из города.
Фотографировать танки нам строжайше запрещали, но я всё же успел сделать незаметный снимок. По окружению танка на фотографии, попади она в интернет-издания, враг без труда сможет определить его местонахождение. Оттого военный пипл появление таких карточек в аппаратах корреспондентов крайне не приветствует.
Устав ждать, когда боевики придут к удовлетворяющему всех соглашению с действующей властью, мы уехали на междугороднем автобусе в Дамаск.
Имена всех пассажиров тщательно фиксируются для невозможности свободного передвижения боевиков по стране.
На одном участке трассы видели несколько попавших под обстрел, обгоревших автомобилей, хаотично разбросанных теперь по дорожному полотну. Несколько дней назад, когда мы ехали из Дамаска в Хомс, их здесь точно не было! Основные транспортные артерии между городами действительно подвергались регулярным нападениям и миномётным ударам.
Стоящие вдоль трассы эти районы были заняты боевиками, что делало передвижение здесь крайне небезопасным.
В тот же вечер, не успели мы войти домой, как Анхар оповестили о завершении переговоров с боевиками в Хомсе, и пообещали завтрашний их выход. Пришлось срываться и ехать назад. Беспокойный участок трассы пролетели на скорости в сто восемьдесят километров в час, которые максимально смог дать нам наш старенький Опель.
Ранним завтрашним утром весь центр города, где накануне мне позволили сделать лишь несколько «осторожных» снимков, должен был освободиться, и предстать моей камере в том ещё натуральном виде, что остался после длившихся в нём более двух лет ожесточённых боёв.
В этот день в холле отеля «Сафир» собралось особенно много людей: журналисты, чиновники, представители религиозных общин, военные и ООНовцы. Стало очевидным, что власти нашли в переговорах с лидерами противника удовлетворяющие обе стороны опорные точки, и сегодня захватившие и удерживающие за собой более двух лет центр Хомса боевики, наконец, оставят город.Журналистов, разумеется, на вывод этих войск никто не допустил, хотя я вместе с ними очень надеялся запечатлеть в своих картинках это важное в истории сирийской войны событие: две с половиной тысячи вооружённых парней должны были покинуть столицу революции, звание которой неофициально присвоили Хомсу. Это должно было стать знамением заката той страшной бойни, которая изнуряла страну уже несколько лет.
Джипы ООН организовались на парковке «Сафира» в колонну по номерам и выехали в город, чтобы сопровождать боевиков в качестве гаранта их безопасности и соблюсти все обозначенные с ними договорённости. Журналюги поехали в освобождённый центр города часа через два: их не пригласили освещать сам вывод войск из городского сектора, но позволили запечатлеть не успевшие ещё остыть от вчерашних перестрелок и взрывов улицы Хомса.
Сюда мы с Анхар приезжали двумя днями ранее, когда каждый наш шаг здесь внимательно контролировался солдатами армии Асада. Сегодня же все эти улицы хоть и оставались закрыты для гражданских зевак, но уже предстали в свободном доступе журналистам, которые смаковали теперь детали разрушенного города своими видео- и фотокамерами.
Мне повезло оказаться в их числе и собрать редкие на самом деле картинки: бульдозеры уже начали свою работу, и, думаю, спустя неделю-две улицы полностью зачистят от следов жестоких боёв, сохранив лишь на некоторое время полуразрушенные и чёрные от копоти фасады с разбитыми окнами.
Губернатор Хомской области выступил в зале административного здания, где до того много месяцев оставались в окружении боевиков солдаты сирийской армии. Все помещения внутри были распиздошены, коридоры усыпаны осколками стекла, в оконных проёмах устроились мешки с песком.
После выступления губернатора, которого боевики желали забрать с собой в качестве дополнительного гаранта, но получили вежливый отказ, журналистам дали, наконец, побродить по освобождённым улицам.
Солдаты сирийской армии праздновали освобождение города, хором выкрикивая лозунги, в которых я смог разобрать лишь единственно знакомый мне «Аллах акбар».
Теперь можно было выйти из укрытий и спокойно выпить чашечку матэ. В отличии от Бразилии и Парагвая, где этот напиток пьют исключительно холодным, здесь он всегда заливается кипятком.
Некоторые здания сложены в руины целыми этажами.
Несколько гильз различного калибра и даже вышибной патрон разорвавшегося миномётного снаряда, найденные здесь, я привёз в качестве сувениров для приятелей в Москву.
Солдат показал один из тоннелей, посредством которых боевики перемещались в зонах обстрела улиц. Проползти по такому, да, ещё и в броне и с оружием в руках, представляется мне невероятно сложным. Всё-таки действующие бойцы — крутые ребята, ничего не скажешь.
Военные, наконец, расслабились, и теперь не без удовольствия фотографировались.
А над городом в некотором отдалении снова поднялся дым. Типичный бэкграунд уличных пейзажей Хомса. Где-то опять что-то ёбнуло.
Не успели вернуться из освобождённого центра Хомса, как примчался знакомый сириец Анхар, и сообщил о ещё одном квартале, из которого вышли боевики. До кучи поехали и туда. Улицы там оказались разбиты ещё больше центральных. А боевики, кажется, и правда ушли не более часа назад — в некоторых занимаемых ими домах на тарелках оставалась совсем свежая еда.
В оцепленном этом районе нас встретила военная группа, организовав своеобразную экскурсию.
Здесь боевики так же рыли тоннель на другую улицу, чтобы иметь выход за пределы оцепления сирийской армии, но так и не успели завершить начатое. Сейчас его длина достигала нескольких десятков метров.
По словам военных детская баскетбольная площадка была превращена боевиками в тренировочный тир. Стены это, кажется, подтверждают.
Здесь была организована одна из позиций снайперов.
Такими молотами прорубались небольшие отверстия в наружных стенах, позволяющие просунуть сквозь них ствол винтовки.
Записи боевиков, оставленные на стене внутри одного из занимаемого ими здания. Перевести бы.
U.S.A. предлагает улицам Сирии собственный вариант дизайна.
Например, такой.
В тот же вечер мы покинули Хомс, подаривший нам интересный, насколько это было возможно, фотоматериал, и отправились в Дамаск. Двумя днями позже я вылетел обратно в Москву, предварительно заскочив на почту, и отправив несколько сирийских открыток в Россию, Украину, Белоруссию и Германию.
Поездка в Сирию оказалась очень насыщенной новыми для меня и необычными картинками, пожалуй, это был один из наиболее интересных моих трипов. К сожалению (или к счастью), мне так и не удалось присутствовать на реальных боевых действиях, о чём я очень вожделел, собираясь в эту страну. Но, благодаря Анхар, увозил теперь с собой отличную подборку фотографий, которые положу в копилку иллюстраций необычных путешествий. Скоро, хочется надеяться, эта страна расчистит улицы своих городов, восстановит разрушенные здания, и на смену этим снимкам придут новые, яркие и красочные фотокарточки со счастливыми улыбками на лицах людей.
Метки: быт • война • государство • жизнь • люди • разруха • сирийцы • сирия • страна • судьба • фото • Фотографии • фоторепортаж
