Остановка в Шеноне

Коллеги, мне много раз тут говорили, что это курилка, а не пятиминутка у главврача.
Я старый и много поживший-повидавший

Такие истории случались со мной, в той перелётной жизни, которую я вел, начиная с 1982 года. В течение начала 80х я налётывал больше 80 часов в месяц, на нашем родном Аэрофлоте. Тушки, Аннушки, всех сортов. Снегопады, туманы, и бесконечная череда Аэропортов, тяжко больной страны СССР.
В марте 1991 года, рейс Аэрофлота Москва–Нью-Йорк, самолет ИЛ-86, задерживают в Шеноне. Мы с женой и старшим сыном (младший оставлен в Москве с теткой, нельзя было ехать в США всей семьёй) летим в Атланту в командировку, на полгода проводить исследования вируса гепатита Е, недавно мною найденного в Средней Азии. Сидим, внутри самолета, и ждем взлёта, ждем больше часа.
Народ какой-то, суетится вокруг. Бегают, куда-то вниз самолета, где стоят полки с сетками типа авоськи, куда можно класть чемоданы. Такое, помните, странное место в этих ИЛах, как из Голевудских фильмов про будущее средневековье. Много железа, грязные тряпки и тоскливая вонь авиационного топлива.
Сидел, сидел, извёлся и пошел посмотреть, что там такое необычное, что пассажиры и команда всё туда бегают. По опыту полетов Москва-Ашхабад и Ташкент, я уже догадывался, что там происходит.
Картина предстала следующая - грузная, не очень старая женщина лежит на полу. Штук 5-6 советских врачей, иммигранты из Одессы и прилегающих городков, смотрят на неё и ведут консилиум (как в нашей реанимации говорили, конвульсиум).
Яркая женщина, лет 45, уверенно так говорит, я эндокринолог, очевидно, у неё диабетическая кома. Большая гакующая, простецкого вида тётка, возражает, нет, что Вы, у неё гипертонический криз, я таких навидалась на своем веку. Вмешиваются еще пара докторов, женщин, и идет, попеременно разгораясь и затихая, базарный гвалт.
Протискиваюсь к лежащей. Смотрю, мокрая вся, пульса на руке нет. Как только начинаю трогать руку, доктора, стоящие вокруг затихают, а уж когда ищу артерию, начинают смотреть с некоторым беспокойством. Пульса нет, зрачок широкий, на свет не реагирует. Доктора смотрят с уважением и кивают друг другу, мол, смотри, он правильно смотрит, мол, я то же бы так смотрела, кабы ты мне не мешала.
Встаю и спрашиваю, подмигнув той, что диабет диагностировала – «Инсулин есть»? Она расцветает – «есть, есть», говорит и собирается бежать куда-то за инсулином. «Нет, не поможет» отвечаю задумчиво, в такт её речи. Умерла Ваша больная уже.
Доктора как брызги разбившейся капли, смущенно, разлетаются от трупа. Остаёмся мы со старшей стюардессой, которая начинает, писать в какую-то форму, лежащую на картонке от прибора и звонить, по внутреннему, командиру.
Минут через 5-10, приезжает доктор из медпункта Шенонского Аэропорта, не трогая трупа, спрашивает у меня – “Is she dead?”, “Yes, I think so” отвечаю я, и поворачиваюсь к бледной стюардессе, она кивает. Ирландец, явно Индийского происхождения, уходит и через 5 минут приезжает машина с двумя здоровыми грузчиками. Тело кладут на носилки и начинают выносить по узкой лестнице ИЛ 86, ведущей к трапу.
И вдруг, совершенно неожиданно, из салона спускается, насмерть перепуганный, бледный, трясущийся человек, лет 35. Губы у него синие, наверное, порок сердца, машинально фиксирую я, глаза как два блюдца. Он идет как во сне к носилкам, которые Ирландцы, не говоря ни слова, вновь поставили на пол. «Мама», говорит человек, «Мама, что я буду там делать?» «Мама, что мне делать теперь?» Он плачет, тихо и мучительно, плачет как вывернутый на изнанку, сгорбившись и наклонившись над матерью. Грузчики поднимают и вынося носилки с телом. Парень остаётся в самолёте.
Мне нечем помочь этому парню, я поворачиваюсь и поднимаюсь в салон, к своим. «Ну, что кто-то умер?» привычно спрашивает жена. «Да» говорю.
«Мы скоро взлетим», подбадриваю я сына.