Я еще на рояле вам поиграю

Когда я была маленькой, я завидовала абсолютно всем своим друзьям. Когда я выросла в целом ничего не изменилось. Моя зависть не про желание кому-то зла или какие-то действия в чужой адрес. Нет, она про экзистенциальную злость на то, что кому-то достается больше, чем мне, но у меня нет и не было внятной схемы, чтобы объяснить себе, почему мир устроен именно так.

Я завидовала по своим болевым точкам: хорошим отношениям с родителями, вниманию мужчин, возможности вообще не считать деньги, красивым вещам, которыми забиты шкафы, крепкому здоровью, невероятному уму, который и открывает все двери, чуть позже — возможности есть то, что хочешь, в любых количествах, и карьере, которая развивается, публичному успеху и профессиональному признанию.

Моя зависть — это своего рода разговор с небом или какой-то еще высшей силой, которой я предъявляю счет. При этом я страшно боюсь, что мироздание такое жестокое, что если увидит, что я, как старуха у золотой рыбки, прошу чего-то сверх того, что у меня есть, оно у меня вообще все отнимет.

Однажды, тоже в детстве я увидела, что мне доступно не все, и решила: если я буду хорошей девочкой, то, в конце концов, у меня будет Оскар за лучший сценарий. Год назад (почему-то именно тогда) мне стало понятно, что вообще-то мирозданию плевать на мои схемы, у него другие законы. А я осталась сидеть со своим карточным домиком, который расшвыряло по комнате. В эти карточки теперь можно играть в подкидного дурака. И этот дурак в комнате уже есть. Домик рассыпался, осталась зависть.

Наверное, слово «зависть» чертовски многозначно. Я сама боюсь той его части, которая про злые действия или даже злые материальные мысли. Поэтому когда про сына вдруг скажут: «Как же он у вас хорошо говорит», — я говорю поспешно, «зато у него проблемы с весом». Я почему-то внутри верю, что так нейтрализую потенциального завистника, примиряю его с действительностью, что у меня тоже есть проблемы. И он уйдет. Бытовая магия. Надо сказать, что, к моему стыду, меня «примиряют» с друзьями их проблемы. Мне достаточно узнать, что они, например, страдают от того, что грызут ногти. И все, наши воображаемые весы в этом мире равняются. И я могу общаться дальше.

Но я совершенно не понимаю, как общаться с теми, у кого на самом деле все хорошо. У меня есть такая подруга, и мне пришлось от нее отписаться. Потому что рядом с ней я как машина, которой надо всегда жать на тормоз. Она не подходит ни под одну мою схему. Вот любимая: «Каждый несет свой крест». Хорошо, а если нет его, креста? Если у человека просто все хорошо? Вот тут я теряюсь. И просто ухожу. Я не понимаю, за что им такое. Я не понимаю, почему со мной так было нельзя. Почему не я на ее месте? Ведь там, если по-честному, должна была быть я, ведь я была такой хорошей девочкой, так училась, так старалась. Мне просто никто не сказал, что мирозданию плевать на успехи в школе.

Но в реальной жизни все иначе. Поэтому моей маме, несмотря на все мои старания, всегда нравилась не я, а моя подруга Маша с голубыми глазами, светлыми волосами и абсолютно любыми оценками. Просто нравилась. Ее моя мама честно считала красивой, а мне, как она считала, просто «говорила правду». А я до 28 лет бегала вот с этим: «А вот, подождите, я еще на рояле вам сейчас поиграю».

Мне кажется, что зависть — это оборотная сторона «удобного и хорошего ребенка». Человек, который завидует, имеет право на свою зависть. Он не имеет права желать другим зла или делать его. Но на чувство он имеет право. И с этим чувством, поверьте, не очень сладко. Оно работает без стоп-кранов, как условный рефлекс. Его сложно отключить. В нем много злости. Злости на мир. Злости на себя. А еще в нем, как я его вижу, много заброшенности и бесполезных, заранее проигранных битв. Потому что завистника, скорее всего, либо не замечали, либо замечали в сравнении с другими. Любили с условием. И приучили к мысли, что в чужом огороде трава всегда зеленее. Даже если ты уже всем на рояле поиграл. В этом чувстве плохо, в нем много обиды и до времени не найденных слез.

Это я к чему? А к тому, что мой внутренний критик, который Вилли Вонка: «Ну, давай, расскажи мне, как ты сможешь…» — наконец отступил на шаг. И оказался стражником. Он показал мне, от кого он охранял меня долгое время. Там, прямо за ним, есть ОЧЕНЬ ЗЛАЯ ДЕВОЧКА. Эта девочка завидует, эта девочка злится. Эта девочка не любит окружающих. Эта девочка обижена на тех, кто был когда-то рядом, но не чувствует вины.

Она ищет, как отомстить за обиды. Она хочет где-то мести, где-то унижения в ответ тем, кто ее когда-то обидел и забыл, а она записала. И эту злую девочку я не люблю, потому что, как в сказке Деби Глиори: «Таких злых малышей не любит никто на свете». Потому что бабушка однажды сказала, что дети в саду и школе не любили меня, потому что «чувствовали, что во мне было что-то плохое». Жаль, что у меня не было взрослого, который сказал бы мне: «Даже если ты станешь зеленой букашкой, я буду любить тебя, и мне не будет страшно». Мне надо как-то дойти до этой девочки. Обнять ее, выслушать, подружиться. Я боюсь того, что она мне скажет. Я боюсь этой неудобной, конфликтной части. Но я подозреваю, что там есть важный ресурс, которого мне не хватает. Вопрос в том, хватит ли мне смелости принять его. И все же спасибо придуманным мною «100 дням позитива» (когда я записывала все хорошее, что со мной и внутри меня происходит). Это были дни осознанности, когда я разглядела эту историю.

И ведь она еще вот про что. Завистник внутри очень несвободен. Он видит по интенсивности реакции, чего ему хочется больше всего, но пока он не позволяет этого себе, он не даст этого спокойно делать другим. Например, лежать на диване с книжкой, пока он занимается, допустим, домашними делами. И соль в том, что другие не могут его спасти или освободить. Ключ есть только у него. В сундучке, в утке, в яблоке. Черт знает где. И это не его вина, это его беда. Но он сам себе злой Чебурашка. И он же волшебник с голубым вертолетом.

Комментарии: