Ой, повезло тебе в жизни, девка

Ой, девка, повезло тебе в жизни – за обманщиком-то замужем быть. Ведь он тебя, дуру, бережет. Душу свою бессмертную на фантики меняет, чтобы тебя не тревожить. А на это мало кто готов, они же всё норовят по правде да по-честному. Придёт такой вечером домой, лица нету, и молчит. Час молчит, два молчит, а потом возьмёт, да и вывалит всю правду на стол, как орехи. Целую гору орехов, круглых и твердых: захочешь разгрызть – зуб сломаешь, а кинешься убирать – рассыплешь.

Раскатятся, разбегутся по полу так, что шагу ни шагнуть, гляди того наступишь. И через год, бывает, пойдёшь босая, а он откуда ни возьмись под ногой, и вопьётся. Пустяк вроде, а больно. Вот и правда его по всей жизни разлетится и затеряется, будто и не было ничего, а потом однажды ступишь беззащитно – и напомнит, до самых печёнок проберёт.

А обманщик что – он вроде как с конфетами заявится, улыбнётся и кучей выложит… Ты на шоколадную конфету когда наступала? Липко, скользко и противно маленько, а так ничего. И пахнет сладко, жить можно.

Ой, девка, а кто не пьёт, все выпивают, которые не больные. Так не знаешь, чего у него на уме, а выпимши-то язык развяжется, всё расскажет, чего и не знал. И добрый делается да ласковый. Бывают, которые хулиганить начинают, дак ты не дразни. Спрячься, тишком посиди, а как уставать начнёт, подойди по-хорошему и спать отведи.

Штаны сняла, под стенку его закатила, и пусть спит. Я молодая дурная была, била своего, пока пьяный. Такая злость бывает, что прям стукнешь его, стукнешь кулаком. А поутру встанет, не помнит ничего, и говорит «чего-то болит всё, Наташка». А я ему: «уж не знаю, с кем ты вчера дрался, где глаза заливал, там и спрашивай». А сама обсмеюсь вся.

Ой, девка, не реви – бьёт, значит любит. Иной пальцем не тронет, а словом так приложит, что век не заживёт. А синяка того всего ничего, поболит и перестанет. Или молчком которые – разве с ними можно? Собой чернее тучи, не глянет, днями слова не скажет, а ты сиди-мучайся, чего не так.

А этот душу отведёт, пихнёт разок, а потом самому же и жалко, виноватится ходит. И с лаской после, с подарками лезет, а ты поломайся чуток для виду, и возьми, и приголубь. Если дурой не будешь, он стократно отдарит. Такая жизнь. Как ромашка.

Мы, малЫе, лепестки обрывали: любит - не любит, плюнет-поцелует, к сердцу прижмёт - к чёрту пошлёт. Рвёшь и рвёшь листок за листком, и не заметишь, как кончатся. Так и бабья жизнь облетит.

Ты другой раз камнем не стой, рукой закрывайся и кричи, и плачь, они слёз не могут терпеть, слабеют.

Ой, девка, тебе бы ребёночка родить. Страшно? а чего страшно, чего бояться? Мамка моя вон семерых выносила, троих подняла, а четверо померли. Рассказывала, как замуж отдавали, бабанька её присловью научила: «мне родить, мне и хоронить», чтобы, значит, детки долго не заживались.

Трудно жили, голодно. А теперь-то чего ж не рожать? Которые ленятся сами, тем секерно делают, живот режут и ребёночка достают, всех делов. Страшно ей, а, – мужик есть, чего ж страшно? Да от всякого родить можно, батя у нас ой и пил, а мамка таскала и таскала, одного за одним. «Не прокормит», ишь.

Да если б мы думали, когда рожать, да от кого, да чем кормить, дак народ бы повывелся. А дитёнок-то нужен. От тебя одной мужик скорей уйдёт, чуть постареешь, и накой ты ему станешь, молоденькую найдёт. А от ребёночка, да от двух - куда денется, тридцать три процента вынь да положь... С чего ж трудно-то? они друг за другом смотрют, старшие за младшими, так и растут, а тебе подмога в старости. А то ведь какая у бабы жизнь, какая смысла – только детки…

Ой, девка, плохо-плохо, а одной-то всё ж хуже. Как осиночка дрожишь, скрыться негде. Хоть какой, да свой мужик рядом, у скольких и того нет. Потерпи чуток, все терпят. Да и чего там той жизни, у мужиков век короткий, до шисят годов – и убрался, а ты кукуй потом одна, как хочешь. И десять лет пройдёт, и двадцать, а Бог всё не заберёт никак, жалеет. Поживи, говорит, ещё, Наташка, ещё годок на небо посмотри.

☼

Солнце какое нынче!

Комментарии: