Небожители

Подписывайтесь на Телеграм-канал @good_collection

Своего первого ребенка они похоронили рядом с домом. Воткнули крестик, Леня трогательную эпитафию сочинил, а Ленка на фанерной дощечке начертала:

«Спи, ангелочек наш родной,

Ведь ты был радостный такой!

Недолго век твой длился,

Ушел и не простился.

Мы встретимся конечно,

Ведь наша жизнь не вечна…

Здесь лежит Павлик Еремин,

Жития его было 1 год и 4 месяца»

Про «жития его» Леня вычитал на одном старинном надгробии. Пашка еще днем был веселым, что-то лопотал, бегал. Вечером у него поднялся жар, мальчик не слезал с рук матери. Леня побежал вниз, в райбольницу. Дежурный врач сказал, что нет бензина, скорая ехать не может. Леня поднял скандал, и скорая все же поехала. Пашку привезли в инфекционное отделение, сказали, что все будет хорошо, настояли, чтобы родители отправлялись спать домой. Так умер первый ребенок Лени и Ленки.

Второй их ребенок еще не родился. Может быть, не родится вовсе…

Ленка на кладбище родилась. Ее мать с отцом смотрители кладбищенские. Дом их стоит посередь городского кладбища, в окружении крестов да памятников. Раньше, до революции еще, это был дом кладбищенского попа. Церковь при советах сломали, попа расстреляли. А поповский дом остался. Родители Ленки уже лет тридцать живут в этом доме. Себя они в шутку именуют «небожителями» – и вот, почему: кладбище разлеглось на высоком холме, прямо над Волгой и городом. Холм высокий, с него дома городские кажутся маленькими как бирюльки. А людишек-то, суетящихся внизу, и вовсе не видно. Почти боги…

Город основали старообрядцы-кулугуры. Они понимали красоту, а потому и место для погоста определили такое во всех смыслах выдающееся. Праведники (а большинство были убеждены, что они именно таковые) возносятся на небеса. А значит, усопшего разумно отнести на гору. К Богу поближе… Кулугуры и свои скиты строили в горах. Скиты и сейчас целы, только в них теперь детские лагеря да дома отдыха. Под старыми кулугурскими надгробными памятниками любят селиться суслики-байбаки. Они выкапывают себе норы, выбрасывают наружу кости, а сами сидят на камнях как какие-то короли загробного мира. Ленкины родители пытались справиться с этим напастием, пробовали вытравливать байбаков. Не вышло, ибо гадские зверюги выкопали себе в горе целый город, с многочисленными запасными ходами.

Леня вырос в городе. Он сирота, а в центре города находится большой детский дом. Их, интернатовских мальчиков, с малолетства вдохновляла легенда о «кулугурском золоте». Якобы монахи да зажиточные городские старообрядцы перед революцией запрятали где-то в горах несметные сокровища. Дети рыскали немало. На кладбище – тоже. Здесь и встретил Леша впервые свою Ленку.

Если бы не она, давно бы он уж он мотал срок на зоне! Они, несколько юношей, «взяли» коммерческий ларек. В общем-то вся их добыча составила две полторашки пива да несколько пакетиков чипсов. Большего они и не желали, просто им захотелось попить. Сработала сигнализация и пацаны едва смотались до приезда ментов. Леньке не подвезло: менты засекли именно его. Парень побежал на кладбищенскую гору. И несдобровать ему, но подвернулась Ленка, которая запрятала парня в склепе.

Леня на год младше Ленки. Пашка родился, когда ему было девятнадцать, ей – двадцать. Живут они без росписи. Ленкины родители поначалу ворчали, но девушка она характерная, ее не «построишь»…

В городе народ мрет с завидной постоянностью, а потому у Лени недостатка в халтуре нет. Он научился ловко долбать известняк, и могилу может в одиночку сработать за полдня. Жаль, город небогатый, «гонорар» могильщику невелик. А потому у Лени второй промысел, которым он еще в детдоме овладел.

На холмах, обступивших город, раньше были пустыри. На исходе советской власти, когда полки магазинов опустели, горожане стали осваивать холмы с целью личной продовольственной безопасности. Очень скоро стало ясно, что огороды нуждаются в защите, ибо коммунизма у нас не построили, и многие несознательные граждане предпочитали выкапывать чужую сельхозпродукцию, нежели растить и лелеять свою. В общем, очень скоро самозахваченные участки стали обрастать заборами. Уродливыми, построенными из черт знает чего, но высокими. Многие из заборов поверху получили украшения в виде рядов колючей проволоки. Внутри «фазенд» (участки получили такое название после прогремевшего латиноамериканского сериала «Рабыня Изаура») стали появляться строения. Некоторые – еще уродливее заборов. Но ряд домов строился со вкусом. Получились уже не «фазенды» а «усадьбы». Теперь холмы над городом далеко не пустые. Правда, многие из «фазенд-усадеб» брошены. Старики умирают, молодые не настроены в огороде копаться. Но все же на холмах – в особенности в летнее время - кипит жизнь.

Леня по дачным участкам вечерами «шерстит». Свои походы по фазендам он считает «хобби», баловством – ведь доход от «шерстения» невелик. Тем не менее, в осенний период Леня отправлялся в свои рейды каждый вечер. Фазенды уже пустели, и по заколоченным домам лазить одно удовольствие. Добыча – так себе: кастрюли, сковородки, посуда. Изредка удается «нашерстить» электрочайник и даже микроволновку. На городском блошином рынке утварь уходит за милую душу. «Хорошая прибавка к пенсии!» - шутит Леня, и после воскресного сбыта добытого позволяет себе маленький «отрыв». Достается и Ленке: Леня покупает ей конфеты, красное вино и розу. На кладбище в цветах недостатка нет, здесь всякие цветы водятся. Нет разве только роз… Леня покупает «царицу цветов» в единственном в городе цветочном салоне, да к тому же просит упаковывать цветок в самый красивый целоллофан. Приходят на кладбище несколько детдомовских друзей, располагаются на какой-нибудь ухоженной могиле и предаются радостному досугу.

*

Раиса Григорьевна Коротояк – внучка некогда знатного хвалынского купца Степана Пантелеймоновича Кудакина. Его останки покоятся на городском кладбище, на горе, но где точно – неизвестно. Шикарный мраморный памятник сперли, ограду распилили, а могильный холмик сравняли с землей. Дело довершили байбаки, повыбрасывавщие человеческие кости на поверхность горы.

Раиса Григорьевна родилась в 37-м в Средней Азии, в городе Джезказган и места захоронения предков не знает. В 89-м она уже была вдовой, но отец ее, Григорий Степанович еще жил. Отец очень хотел умереть на родине. Он буквально уговорил дочь продать хорошую городскую квартиру и купить хотя бы часть дома в городе своей молодости. Отца сослали в Туркестан как купеческого сына, врага советского народа. Едва советская власть ослабла, он сделал возвращение своей «идефикс». Но так вышло, что отец живым домой не вернулся. Он умер в дороге.

Что ж делать, если одна осталась в чужом городе? Раиса Григорьевна какое-то время поработала в детском доме воспитателем. Она ведь учительница по образованию, в Джезказгане она была уважаемым и знатным педагогом. В городе предков ей не понравилось – Раиса Григорьевна привыкла к степному климату – но отдушину она нашла в строительстве личной фазенды, на самой вершине холма. Сама поставила забор из листового железа, на металлических опорах, сложила из кирпича трехкомнатный дом, с мансардой. Она надеялась, что сюда приезжать будет сын с семьей. Он на Камчатке служил, мичманом на подводном флоте. Но, уйдя в отставку, построил под Петропавловском свою фазенду, а матери отписал: «Мам, прилетай ты к нам, у нас такая природа!» Раиса Григорьевна, когда на заслуженный отдых вышла, подсчитала, сколь ей надо получить пенсий, чтобы хотя бы в одну сторону долететь, и поняла, что теперь они с сыном – законченные жертвы необъятных российских просторов…

Муж Раисы Григорьевны, западный хохол Павел Иванович Коротояк, тоже был сыном репрессированного. Он там, в Средней Азии, слесарем на заводе трудился и у него были золотые руки. У Павла Ивановича даже прозвище было соответствующее: «Кулибин». Правда, как и у все почти талантливые славяне, страдал он «русской болезнью», короче говоря, без меры выпивал. Пьянка и сократила его годы. Много всяких механизмов придумал муж. Что-то осталось там, в Джезказгане. Но некоторые вещи Раиса Григорьевна привезла на Волгу. В частности, хранился у нее самодельный пистолет, который муж называл «пугач». Он говорил в свое время: «Рая, придет время, нам пугач пригодится даже очень! Сердце ноет, чует, грядет разброд…»

В сущности, разброд пришел быстрее, чем думал муж. Раиса Григорьвна не любила жить в городе, он ей был чужд. На фазенде ей как-то спокойнее было. И душевнее. Летом подруг много, таких же, как она, пенсионерок. Зимой ее друзьями становились книги. Она их много привезла из Джезказгана. Сама сложила печь, одну из комнат утеплила. Очень уютно ей здесь. Изредка ходил в детский дом, бывших коллег навестить. Ее-то воспитанники уже выпустились, разбежались по миру. Всякий раз она с болью выслушивала рассказы про того или иного выпускника, угодившего по глупости в тюрьму. Что-то много детдомовцев уходили не по той дорожке – даже несмотря на то, что воспитатели старались вдолбить в головы воспитанников правильные понятия о жизни…

К «пугачу» Павел Иванович раздобыл в свое время двадцать патрон калибра 7,62. Она научил жену заряжать оружие, разбирать, смазывать. Пугач однозарядный, примитивный. Специалист посмеялся бы, увидев этот убогий механизм. Но он был надежен как автомат Калашникова и неприхотлив. За все двадцать лет Раиса Григорьевна израсходовала всего четыре патрона. Она стреляла в воздух, отгоняя бомжей, которые покушались на продукты сельскохозяйственной деятельности пенсионерки. Гремел «пугач» знатно, отпугивал, как надо. Всякий раз после оборонительных стрельб, как учил муж, Раиса Григорьевна чистила пугач, заворачивала в тряпку пропитанную маслом и прятала в тайник под половой доской.

*

…В этот вечер Раиса Григорьевна легла спать как обычно, в десять. Она любила рано вставать, в пять, ибо с утра хорошо работалось. Ее уже было начала обволакивать сладкая нега, но она услышала скрип железного забора. Годы житья в одиночестве научают выделять все необычные звуки. Раиса Григорьевна напрягла слух: шорох шагов по траве, вибрация двери, дрожание стекла в окне… Так, подумала Раиса Григорьевна, пора открывать тайник…

…Удар в стекло – то рассыпалось по полу, будто колокольчики зазвенели… Раиса Григорьевна внезапно включила свет и строго воскликнула: «Стой, а то стрельну!» Картина, которую она увидела, не могла не вызвать улыбку: наполовину пролезшее в оконный проем тело, руки, пытающиеся балансировать в воздухе, испуганное лицо, широко раскрытые глаза… Где-то она эти глаза видала… Тут ее осенило:

- Господи-боже… Еремин. Ленька!..

Когда Раиса Григорьевна уходили на пенсию, Леньке было двенадцать. Он в детдоме воспитывался с четырех лет. История Лени обычна: пьяная семья, криминальная среда, лишение родительских прав… Усыновить Леню никто не хотел, мешала «генетика». Всяк знает, что яблоко от яблони падает недалеко… В начальных классах школы Леня учился неплохо, он даже любил учиться; делать уроки заставлять его не надо было. Где-то в десять лет вкус к учебе у мальчика пропал. Он стал пропадать в городе. Раиса Григорьевна догадывалась, чем он там занимается – тем более что инспектор по делам несовершеннолетних утверждала, что несколько детдомовцев ошиваются на городском рынке и подворовывают – но как совладать с этой бедой, не знала. Она пробовала несколько раз серьезно поговорить с мальчиком, но Леня замыкался и все упреки умело обтекал вокруг себя. «Яблоко от яблони…» - рассудила Раиса Григорьевна. И пустила дело на самотек. Тем более что она собиралась уходить на пенсию и рвения в работе не проявляла. И так несколько лишних лет по просьбе директора переработала…

…Леня тоже узнал свою воспитательницу. Он ее с детства боялся, уж очень строгая была эта Раиса Григорьевна. Между собой мальчики звали ее «надзирательшей». Леня уперся руками в пол и неуклюже влез. «Чё она игрушкой-то грозит, - размышлял он, - бабка-то хлипкая, двинешь разок – рассыплется…» Она нередко, когда был заставаем на месте «шерстения», слышал от пожилых дачников: «Вот щас-бы расстрелял такого!..» Люди зверьми становятся, коли дело касается какой-то морковки или ягодки-малинки. Миллионами относят свои кровные всяким мошенникам, сулящим барыш. И ничего, отмываются от говна – и снова готовы нести… А за яблочко из своего сада расстрелять готовы! Шкурники, блин… Надзирательша-то чем лучше? Агрессию хозяев он гасил наглостью. Просто брал свое – и медленно уходил. Леня - мужик, за ним сила. Он присел на пол и мирно произнес.

- Зинаида Григорьевна, здрасьте. А чёй-то у вас с руке-то? Вы не шутили бы…

Бабушка вроде как успокоилась, присела на кровать. Укоризненно произнесла:

- Так вот кто у нас подворовывает-то… Не ожидала, Ленечка. Не тому я тебя учила…

«Ну вот, снова мораль. Нет, не могут они без лекций! Там грузили, здесь грузят…» Думал-то Леня, может, и правильно, но что делать – не знал. Была бы чужая бабка, он просто бы подошел, отнял игрушку, взял что приглянулось бы и ушел. А тут – надзирательша… Какая-никакая, а в чем-то родная. Леня прикинул: до нее четыре шага. Полсекунды – и преграда повержена. Леня затеял отвлекающую болтовню:

- А кому мы были нужны, Раиса Григорьевна? От родителей нас отняли, стране мы обуза, вам – морока. Вы-то нас, может, учили одному, а жизнь, оказалось, устроена по-второму. Мир оказался жестоким, и никто нас здесь с широкими объятиями не ждал. Меня на хорошую работу не взяли, сказали: «Детдомовский? Не приведи Господи!» Как мне жить? Где хлеб брать?

- Слышала я, где берешь. На кладбище могилы роешь. Это ведь тоже работа, Ленечка, неужели этого мало?

- Не знаете, что ль, какой у нас город богатый? Гроши ведь платят. А у меня жена. Дети… будут. А вот, смотрите, какие мозоли у меня на руках…

Вмиг Леня совершил прыжок. Раздался громкий щелчок, запахло порохом. Леня почувствовал, что в живот ему воткнулось что-то горячее. Бабка воскликнула : «Ленька, Ленечка! Я ведь… да что ж ты так…»

Леня понял: подстрелила, карга… Живот пронзила резкая боль. Он приложил руку к боку – вся майка была мокрой. Леня увидел на ладони кровь, его замутило и он провалился в черноту…

*

…Из больницы Леня вышел через две недели. Врачи сказали: «Ты, парень, в рубашке родился: ни одного жизненно важного органа пуля не задела, прошла навылет! Сто лет тебе жить…» На надзирательшу, то есть, Раису Григорьевну завели уголовное дело по двум статьям: «незаконное хранение оружия» и «превышение допустимых пределов обороны». О подвиге старушки говорил весь город, о ней писали в газетах. Горожане возмущались: «Достали эти тунеядцы. Все бы расстрелять! Молодчина Коротояк, таким памятники ставить надо…»

Заявлять на Леню Раиса Григорьевна не стала. На третий день после происшествия сама пришла к нему в больницу, яблок, огурцов да помидоров принесла. И еще банку варенья. Леня отвернулся от нее к стенке, молча выслушал ее виноватые извинения. Думал: «У, бл…, ты у меня еще за все заплатишь! Словесами не отделаешься…»

…Когда, наконец, Леня поднялся на кладбищенскую гору (карабкался долго, донимали одышка и боль в боку), в первую руку взглянул на холмы, на которых громоздились фазенды. Вслух, смачно сплюнув, он отчетливо произнес: «Уж я вам всем, суки поганые, покажу, почем фунт изюму! Небожители…»


Метки:


Комментарии:

Оставить свой комментарий

Пожалуйста, зарегистрируйтесь, чтобы комментировать.


Поиск по сайту
Архивы
© 2023   ОПТИМИСТ   //  Вверх   //