Мировосприятие больного человека

Меня давно интересует психология больного. С одной стороны, больной со своей болезнью, с другой — врачи с постоянным чувством усталости и раздражения. Живя обычной жизнью, мы этого недопонимаем. А если придётся поменяться местами?

Сегодняшний рассказ — от пациентки с раком молочной железы, которой удалили грудь.

— Вам необходима операция, — говорит доктор. Говорит мягко, почти ласково. Но мягкость — с металлом. Он не спрашивает, он констатирует. Это ещё не приговор, это пока предварительный диагноз. Но по коже пробегают мурашки, и сердце проваливается куда-то в низ живота. Кровь приливает к вискам, и только одна мысль пульсирует в голове: «Почему я?..»

В 7 часов утра иду на автобусную остановку с двумя сумками. Ещё и ещё раз «перебираю» список необходимых вещей: зубная щётка, паста, мыло, комнатные тапочки... халат, спортивный костюм... детектив Марининой... паспорт, медицинская карта, направление...

Длинный подземный коридор объединяет корпуса больницы в мини-город. Не коридор, а лабиринт — с развилками, поворотами и перекрёстками, подъёмами, спусками... Впереди бодро шагает «разводящая» медсестра. «Не отставайте, придерживайтесь меня. Нам — в отделение маммологии». На третьем повороте начинаю терять ощущение пространства и времени. Многочисленные неоновые указатели расплываются в глазах, коридор с низким потолком кажется бесконечным...

Больше часа сижу в «аппендиксе» — небольшом коридорном «отсеке», жду, пока какую-нибудь женщину не примут на операцию. С операционного стола её переведут в специальную палату. А значит, для меня освободится место. Опять чувствую, что «зависаю» в пространстве, время остановилось. Прошлое осталось за порогом моего временного прибежища, будущее — туманно и неочерченно. Единственная реальная вещь — невыносимый холод. Трясет по полной программе. Не помогают ни свитер, ни тёплая кофточка, ни наброшенный сверху мохеровый шарфик. Не могу согреться. Не могу понять, что я здесь делаю. Кто все эти женщины в домашних халатиках? И почему их так много?

В отделении лечат рак молочной железы разных степеней сложности. Или заболевания, которые рано или поздно могут вызвать рак... Напротив меня садятся две молодые женщины. Первые пять минут я не могу «въехать» в их разговор: такое впечатление, что они обмениваются кулинарными рецептами — спокойно, со знанием дела.

— Специальный бюстгальтер с силиконовым протезом стоит очень дорого, — говорит одна другой. — Так я придумала выход — напихаю в лифчик ваты или носовой платок с крупой, и буду носить вместо протеза.

Тяжело понять, шутят они или говорят всерьёз. Доктор, направивший меня на операцию, предупреждал: это очень специфическое отделение. Здесь лежат люди, «преступившие черту» — они иначе думают, иначе чувствуют. Прикоснувшись к их миру, сам начинаешь иначе воспринимать жизнь.

За мной приходит медсестра.

— Вам в 9 палату.

Ну, наконец. Хоть какая-то определённость.

В палате, кроме меня, ещё двое. Ирина, 53 года, лежит здесь после мастэктомии (по медицинской терминологии, мастэктомия — полное удаление молочной железы). И 40-летняя Таня, которой ещё только назначили мастэктомию. (Здесь и далее имена изменены. — Н.К.) Операция через два дня.

— Минчанка? — спрашивает у меня Таня.
— Угу, — отвечаю как можно более безразлично.
— Значит, «столичная штучка», — улыбается она. — А ты случайно не собираешься жаловаться дежурной медсестре, что тебе не нравится запах в палате, или включённый после «отбоя» свет, или громкий храп?
— Не собираюсь...
— И это правильно. В нашем отделении все равны — и министр, и уборщица.

Объяснила доходчиво. Но легче от этого не становится. Наоборот — такая тоска... За окном от порывов ветра болтаются из стороны в сторону сосны, мокрый снег прилипает к стеклу. По протоптанным дорожкам ходят люди. Они на воле, а ты будто за решёткой, хотя никто не держит насильно. «Я не буду плакать. Я не буду распускать нюни. Я буду сильной. Я должна быть сильной!» — повторяю себе в сто первый раз. И чувствую, как бегут по щекам слёзы, смывая остатки косметики.

Откуда-то издалёка доносится Танин голос:
— Если будет холодно, возьми моё одеяло — у меня их два. В первый день всегда холодно — это от нервов.

После обеда она выводит меня на «экскурсию». «Это ванная комната, здесь уборная, здесь биде...»

Двери в ванных комнатах и уборных не закрываются изнутри — такой порядок. Это исключает различные нежелательные эксцессы — всё же с тяжело больным человеком может случиться что угодно. Преодолеть психологический барьер и приспособиться к «открытым» дверям с непривычки сложно, однако где-то ближе к вечеру напряжение спадает. Жизнь упрощается. Всё упрощается. Ты принимаешь реальность такой, какая она есть. И покорно смиряешься с неизбежным. «Лишь бы не было хуже». Этот лозунг Таня предложила написать на стене каждой комнаты. Для пессимистов. Чтобы ценили каждый прожитый день и каждую подаренную минуту.

— Я раньше никогда не ходила в церковь. Наверно, стоило бы? — спрашивает она, лёжа на соседней кровати.

Что я могу сказать? Вопрос веры очень интимный. А дорога к Богу у каждого своя. У одного — короткая, у другого — долгая... Таня живёт в районном центре, работает поваром в столовой. Замуж вышла рано, И, как сама признаётся, без особых чувств. («Мама сказала: если парень хороший и берёт тебя, нужно идти»). Жили тяжело, всё наживали своим трудом.

— Я всё время нервничала. Кровати нет, приличного шкафа нет, телевизора нет, стиральной машины... А муж успокаивал: не волнуйся, Танечка, всё купим, лишь бы живы–здоровы были.

Купили, обставились. Правда, с лета и до осени Таня с детьми не вылезали из лесу — собирали и сдавали вёдрами грибы и ягоды... Свою «припухлость» на правой железе она заметила ещё весной. Подумала — мелочь, пройдёт. Потом не до этого было — начался «сезон» закаток... В конце осени всё же решила показаться врачам. В первый раз её продержали в больнице недолго, с неделю.

— Я домой с песнями ехала. Пела от счастья, думала, дорогу сюда забуду. Через десять дней позвонила, чтобы узнать о результатах анализов. А врач мне говорит: возвращайся, милая, назад, «клеточки» у тебя нашли.

Слово «рак» в отделении вслух не произносят, будто на него наложено табу. Хотя большинство диагнозов очевидно, иначе говоря, видны невооруженным глазом: чуть ли не каждая вторая ходит с пластиковой «гармошечкой» — специальным резервуаром, в который стекает послеоперационная лимфатическая жидкость. «Дренаж» не просто собирают и сливают — необходимо каждый раз измерять его объём. Чем он меньше, тем лучше.

— Сегодня всего 100 граммов «сдала» — радуется соседка по палате, Ирина. — Может, через неделю домой выпишут.
Понятие «выпишут» для неё, как и для многих, довольно условное. После выписки Ирину ждёт курс химиотерапии, о которой она старается пока не думать... На этом этапе её больше беспокоит двенадцатилетняя внучка, которая осталась дома с дедушкой. У девочки — сложный переходный возраст со всеми последствиями: пропущенными уроками, плохими отметками, и далеко не примерным поведением.

— А почему она не живёт со своей мамой? — осторожно спрашиваю у Ирины.

— У её мамы — моей дочери — два года назад также нашли опухоль. Пришлось удалять молочную железу. Я тогда чуть с ума не сошла. Мужа у дочери никогда не было, забеременела по молодости. А тут ещё такая беда... Думала — на её личной жизни можно ставить крест. Хоть бы выздоровела в свои 30 лет, девочку на ноги поставила... А год назад она с мужчиной познакомилась — молодым, неженатым. Поначалу всё боялась ему правду сказать. Но это не утаишь... А он, когда узнал, ещё больше начал её жалеть, предложил жить вместе... Ну, а внучку мы к себе забрали — пока у них жизнь наладится.

Взаимоотношения с мужчинами — вообще отдельная тема. Если тебе удалили только «сектор», часть железы — это одно. «Товарный вид» при этом практически не теряется. Если отняли железу полностью — совсем другое. По этой причине переживают многие. Да практически все. Поэтому «гламурные» журналы с полуобнажёнными красавицами здесь не в почёте — как минимум, раздражают.

— Полюбуйтесь только на Семенович! — Таня внимательно изучает страницу журнала с фотоснимком эстрадной «звезды». — Ну, такое может кому-то понравиться?

Разумеется, имеется в виду не творчество певицы...

Несколько раз в день Тане на мобильный звонит муж. Рассказывает, где был, что делал. Говорит, что скучает без неё, ждёт, переживает за будущую операцию.

— Ты что, забыл, какая я вернусь? — раздражённо спрашивает Таня, имея в виду, что после мастэктомии останется без железы. — Так что ищи себе полноценную жену, с двумя «шариками».

Обычная женская провокация. В очередной раз она хочет услышать, что нужна ему какая угодно — лишь бы только живая. Он повторяет ей это постоянно — утром, перед уходом на работу, в обед, когда приезжает покормить детей, и вечером, когда звонит, чтобы пожелать спокойной ночи... Это что-то большее, чем просто любовь. А что тогда? Наивысшая степень преданности? Жалости? Сочувствия?.. Чтобы понять, нужно оказаться по ту сторону «рубежа». И найти в себе силы жить дальше. Как тысячи других женщин, проходящих через этот «конвейер».

— Что он ответил тебе?
— Сказал, что я дура... И что он без меня не сможет...

Врачи предлагают Тане согласиться на «пластику» — пластическое восстановление железы, которое выполняется одновременно с операцией по удалению злокачественной опухоли. Фактически новая железа «выкраивается» из собственных тканей (спины или брюшной стенки).

Взвесив все «за» и «против» («консилиум» проводится поздним вечером в нашей палате), Таня решает не соглашаться на пластику.

— Замуж мне выходить не нужно, дети тоже уже есть. Проживу и с протезом.

Операции у нас с ней назначены на один день. Вечером накануне нам делают уколы — вводят успокоительный препарат. Но сна ни в одном глазу.

— А может, — спрашивает Таня шёпотом, — врачи перепутали анализы? Мне рассказывали, что одной женщине случайно отдали чужое заключение, по которому выходило, что «клетки» есть. А на самом деле их там не было. Может быть, и мне повезёт?

Лично я в больничные «мифы» — тем более такого типа, с перепутыванием морфологических заключений — верю слабо. Но не поддержать Таню не могу:
— Может быть...

О самом худшем не думает никто — женщинам, попадающим в отделение, не так много лет. Каждая надеется на чудо. И молится на своего врача, как на Бога.

... Опять за окном снег. Настоящая предвесенняя вьюга. Гнутся и скрипят сосны. И от этого делается тревожно. Что там завтра? Звучат последние распоряжения медсестры: «Вечером не есть и не пить!» В голову начинает лезть разная ерунда. А вдруг наркоз не подействует?.. Или врачу подсунут тупой скальпель?.. А если во время операции зачешется кончик носа?.. И зачем только я соглашалась на местную анестезию! Лежала бы себе в полной отключке, и ничего не чувствовала бы...

...Самое страшное — услышать утром по «громкой связи» свою фамилию. Нас с Таней вызывают первыми... До операционного блока — один лестничный пролёт. Двадцать ступенек, преодолев которые, я превращусь в послушную «биомассу», и моё тело перестанет мне принадлежать. И двадцать секунд времени, за которые успею обратиться к Богу с самой короткой молитвой попросить об одном: жить... Без суеты, без зависти, без горделивости. Жить ради самой жизни потому, что это так чудесно...

На последней ступеньке оглядываюсь на Таню. У неё очень бледное и очень серьёзное лицо. Мне так жаль её, что сжимается сердце. После операции — чрезвычайно сложной — ей понадобятся фрукты, орехи, морепродукты... А зарплата у Тани — 300 тысяч.

— Перекрести меня! — просит она одними губами. И исчезает в «своей» операционной.

... Через три дня меня выписывают. Дальнейшее лечение — в поликлинике по месту жительства. Иду по больничному коридору и ловлю на себе любопытные взгляды других женщин: выйти отсюда практически здоровой — большая удача.
Таня лежит в послеоперационной палате. Забегаю к ней на минутку, чтобы попрощаться.

— До свидания...

— Ты что, нельзя так говорить! — поправляет она. — Лучше пожелай, чтобы мы с тобой больше никогда здесь не встретились.

Я пожелала этого искренне и от всей души...

Комментарии: